Ну что ж, как сказал Герман Гессе, каждый человек считает страдания, выпавшие на его долю, величайшими. С этим не поспоришь, даже когда речь идет о банальном.
Love hurts But sometimes it's a good hurt And it feels like I'm alive
В лучших традициях ночных постов В последнее время я могу резко начать рыдать просто так, потому что картинка, потому что песня, потому что ветер. Это поначалу довольно больно и кажется не вполне нормальным, а потом... потом хочется завалить, напичкать, наполнить себя этими картинками и музыкой, чтобы дойти до предела, полностью вывернуться наизнанку и ожить наконец хоть ненадолго, выйти хоть на миг из этой утомительной комы. Я знаю, что с каждой минутой своей жизни я становлюсь на шаг дальше от этого мира, и ничего не могу с этим поделать. Кроме этих мгновений, мне ничего больше не дается, но хотя бы они есть. Окна. слава богу. Как же хорошо, что я плачу. Это значит, я еще помню.
Я бы так хотела пообещать, что со всем разберусь, что перестану трепать людям нервы, но не могу, потому что сама не знаю, что будет, ничего уже не знаю ...
Однажды я сбегу отсюда, сяду в какой-то поезд, высуну голову в форточку, утрачу память, а вместе с ней- страхи и боль Мучай меня своими посланниками, мой сонный мир, продолжай, что угодно- только не давай мне себя забыть.
знаешь что? Мне очень хочется написать что-нибудь длинное, содержательное и красивое. Рассказать о том, как прошел мой день (ведь мне на самом деле есть что сказать), сделать небольшую чувственную зарисовку или просто поныть о чем-нибудь. По правде сказать, мне хочется писать такое каждый день. Но я не могу. Я никак не приноровлюсь, никак не войду в ритм своей новой жизни. В которой все будет правильно. В которой не будет ничего лишнего. В которой найдутся свободные минуты для того, чтобы сесть за нетбук с кружкой теплого какао на молоке без сахара и строчить себе, строчить...
Я так устала. Сильно разочарована. И очень хочу на ручки. Желательно крепкие мужские.
Волею (вне)очередного приступа лени я сейчас всю ночь просидела в майке, в которой ходила на концерт. Такая просторная белая туника с лощадкой. По ощущением напомнило почему-то ночь семнадцатого августа - неожиданно приятно. Да что уж там...
Решила теперь - в следующий поход по магазинам обязательно куплю себе парочку мужских футболок с чем-нибудь красивым или жизнерадостным на принте. И плевать, что они попросту поглотят талию, которую мне так нравится подчеркивать. В просторных майках ведь так удобно.
В восьмом часу я сорвалась и поехала на Малую землю; около половины девятого я уже встретилась с Женькой. Он постриг свои забавные локоны и теперь его было не узнать; не ручаюсь сказать, как ему лучше, я ведь неровно дышу в сторону длинноволосых мальчиков. Мы простояли с полчаса или с час перед металлоискателями, наивно полагая, что без пропуска вход внутрь заказан - как бы не так, наивные мы. Оказалось, что попасть внутрь вовсе нетрудно и зайцем. Еще полчаса ожидания, нервных звонков, ожидания, звонков, ожидания. Я должна была успокаивать мальчика, а я только капаю ему на нервы, глупая, дурацкая я. Но вот - о чудо! - Сергей, организатор, ответил, и мы спешим к назначенному им месту на стадионе. Ожидание, звонки, ожидание...
Сергей оказался приятной наружности рыжим (рыжим! ^^) молодым человеком, весьма добропорядочным, вежливым и спокойным - кажется, после встречи с ним у меня сформировался некий идеал организатора. Он раздал нам бейджики, которые по идее должны были быть именными, но вместо этого на них было написано «музыкант». Мы с благоговением нацепили бесценные пропуски на шеи, словно священные реликвии, и остались ждать группу там, где он нам указал. Ожидание, ожидание, ожидание...
Когда ворота под номером три неслышно (из-за громкой музыки на фоне) растворились и пропустили белый тонированный микроавтобус, Женя заметно побледнел, глаза у него округлились. «Это не солисты», - успокоил появившийся словно из-под земли Сергей. «Слушай его больше», - прошипел Женька, когда рыжий организатор испарился так же, как и появился - быстро, незаметно, бесследно. Мы побежали за микроавтобусом, который завернул за трибуны и проехал чуть дальше; впрочем, было уже слишком поздно. Вздох разочарования - близорукий Женька умудрился разглядеть издалека, как из микроавтобуса появляется труппа, как она быстро просачивается в неказистое помещение, как невзрачная дверь захлопывается за ними и закрывается на ключ - снаружи, какой-то женщиной, у которой тоже есть бейджик. Впрочем, солистов я так и не видела - выходит, Сергей был прав. И он был прав. Солисты появились из черной ауди (черной! ауди!). Не знаю, как Женька умудрился сделать эти жалкие несколько снимков уставших артистов. Я просто зависла, тупо таращась на выдохшегося похудевшего Леву, на Шуру в чертовски стильном фраке и зауженных джинсах с клепками, на Сергея, который провожал их. Они проплыли мимо нас, точно привидения, и скрылись все за той же дверью. Что это вообще было?
Ожидание. Ожидание. Бесцельное нарезание кругов от гримерки до сцены и назад. «Нужно остаться здесь и сделать фото, когда они выйдут из гримерки и пойдут к автомобилям». - «Тогда мы не успеем сфотографировать их тогда, когда они будут вылезать из них и выходить на сцену». - «Хорошо, идем к сцене». - «А что, если они выйдут курить или просто задержатся там? Мы могли бы переговорить с ними...» - «Черт, да хватит меня искушать, я не знаю!..» В конце концов, мы решили все же отправиться к сцене - там можно было сделать куда более вольготные кадры. Ожидание...
Теперь уже у меня глаза оквадратились, когда я первой заметила ауди - вынырнувшую незаметно, словно акула из толщи морских вод, из-за толпы отработавших свое юных гимнастов, велосипедистов и певцов. Подмигнув нам ксеноном, автомобиль остановился в нескольких метрах от нас, сбоку от сцены. Артисты не торопились выходить, я отчетливо видела, как на переднем сидении курит Шура, расслабленно уставившись перед собой и выпуская дым над приопущенным стеклом. А может, он и не курил. Что-то неистовое тогда со мной происходило.
Еще минута ожидания, пролетевшая мгновенно и в то же время тянувшаяся почти как вечность. Я вспоминаю о мамином смартфоне, достаю его, включаю запись. Жека нервно ерничает - бешеная, мол, фанатка. Огрызаюсь - вовсе не грех снять на видео звезду всероссийского (если не всемирного) масштаба, раз уж тебе повезло находиться от нее на расстоянии какого-то жалкого метра. Этого я ему не говорила, конечно же, не до того было.
Нетерпеливое ожидание возможности. Возможности подойти чуть ближе, увидеть чуть лучше. Я нагло располагаюсь прямо за спиной у оператора, который снимает интервью, так что отрывочек видео получился бы - если б не голос конферансье, заглушивший слова Левы и Шуры. Интервью закончено, артисты - уже всей труппой, к тому времени подъехал микроавтобус - обменялись рукопожатиями, о чем-то громко посмеялись и замерли в своем особенном, предконцертном, ожидании. Никогда не забуду лицо Левы - такое усталое и такое просветленное в этот миг. Я стояла прямо напротив него, на расстоянии вытянутой руки, буквально-таки в группе музыкантов, и почему-то они казались мне очень высокими - а может, и не казались. И зачем только черт дернул меня спросить дурацкий автограф! Лева посмотрел куда-то чуть выше моего плеча, рассеянно кивнул, а спустя секунду зычный голос ведущего объявил Би-2 - и группа направилась на подмостки. Конечно, я успела юркнуть куда-то в сторону, глядя в спину поднимающихся по маленькой деревянной лестнице мужчин; рев фанатов прозвучал уже где-то там, в параллельной вселенной...
Я быстро пришла в себя и потащила Женьку вперед - нужно было обогнуть сцену, пройдя между ней и колонкой и переступив несколько снопов жирных проводов. Если бы не я, может, он так бы и остался стоять здесь, у лестницы, не сразу сообразив начинать охоту за кадрами. Они начали тихонько и мелодично, с «Улиц», как и подобает, наверное, музыкантам, измотанным пустыми скандалами с организаторами и администрацией. Как все глупо получилось! Как и всегда в нашем городе. Конечно, тогда я ни о чем таком не думала. Тогда нужно было действовать быстро - приседать, тянуть за собой Женьку, ползти чуть ли не на корачках, вскакивать, бежать, протискиваться сквозь нестройный ряд уже набежавших папарацци... Из меня отвратительный эмоциональный манипулятор, но, думаю, мне все же удалось передать мальчику свой энергетический заряд - вскоре больше не требовалось подталкивать его, указывать на удачное место для того, чтобы замереть с камерой и поймать удачный ракурс... Ни черта не смыслю в фотографии, я просто выискивала глазами свободные кусочки пространства, такие, чтобы и не совсем перед сценой, и чтобы в объектив не попала чья-нибудь посторонняя рука, голова или тренога.
Вот подходит к концу «Дурочка», и мне приходится некрасиво оборвать запись видео на смартфоне, потому что ко мне обращается какая-то блондинка. Организатор. Наверное, думает, что я что-то услышала из того, что та сказала. Но каким-то образом понимаю, что нас, фоторепортеров, просят удалиться прочь от сцены. Точнее, сначала понимаю это инстинктивно, потом осознаю и вспоминаю - точно, Сергей ведь говорил о том, что мы снимаем только первые две песни, а потом уходим. «Затем, на полноценном концерте сможете фотографировать сколько душе угодно», - сказал он, и я наивно спрашиваю: когда, позже? «В следующий раз, когда они приедут сюда», - фыркнул тогда еще Женя.
Сейчас он стоит опять в растерянности. Я, в общем-то, тоже: нас прогнали от сцены, но уходить как-то не хочется. И за ограждение заходить. Крадучись иду вдоль оцепления и вдоль ограждения, аккурат между ними, пафосным движением предъявляя пропуск «музыканта» каждому недовольно оглядывающемуся полицаю, или кто там стоял. Моими усилиями мы прокрадываемся к палаткам, в которых расположились камеры прямой трансляции; оказывается, не ко мне первой пришла идея занять столь удобную точку обзора - некоторые из «отверженных» папарацци уже собрались здесь, вовсю наслаждаясь концертом. Еще бы не наслаждаться. Спереди, в тридцати-пятидесяти метрах от нас, безо всяких помех перед глазами выступают Би-2. Позади, в пяти метрах, за ограждением беснуется толпа. Те, кто только что был самым удачливым, пробившись к крашеной синим решетке, оказались уже не такими удачливыми: теперь у них под носом нагло маячим мы, весело топая в такт музыке и подпевая солистам.
Спустя время (кажется, после «Молитвы», а может, даже сильно после - надо будет прикинуть по записанному видео) мы заметили, что самые проворные и смелые из фотографов шустро и незаметно так перетекают обратно, на наше старое место - перед сценой, но чуть левее, не загораживая обзор группе на зрителей и зрителям - на артистов. Ну а чем мы хуже? У нас вообще пропуск - «Музыканты»! Нас, по-хорошему, можно и на сцену, и около нее, и вообще нас чуть было в гримерку не пустили - по ошибке...
Мы вновь у сцены. Здесь музыка не просто оглушает, здесь она еще и перетряхивает все внутренние органы мощными ударами низких частот. Конечно же, неприятная история вышла с звуковой аппаратурой, ничего не скажешь, но это - как бы ни было сие эгоистично в отношении тысяч горожан, собравшихся на стадионе - было только к лучшему в первую очередь для нас. Будь звук хоть чуточку мощнее, у меня давно лопнули бы барабанные перепонки.
Когда же Лева спустился покурить? На «Серебре»? Кажется, так. Я моментально отвлеклась от своего любимого Шуры (все же длина волос решает... шучу, он всегда нравился мне чуточку больше); все мое внимание переключилось на музыканта. Уж не знаю, какое наслаждение курить, когда тебя жадными взглядами пожирают пятнадцать человек фотографов, ассистентов и еще бог знает кого, неизвестно как и зачем проникших за кулисы... Я, закусив губу, решаю, что когда он докурит, я подойду и попрошу фото на память - какой уж тут автограф. И тут как назло (точно услышав мои мысли) все эти люди как по команде набрасываются на Леву, заключая в объятия и в объективы. Моя фотография - последняя - получилась смазанной, но я узнала об этом уже тогда, когда Лева сбежал от нас докуривать на сцену, в какой-то дальний ее угол, спрятавшись от нас. Почему-то мне стало невыносимо стыдно за то, что я так лезла к этому человеку до и после, хотя это и удел рок-музыканта - подвергаться такого рода вниманию. Просто он выглядел действительно замотавшимся.
В конце концов, Женьке удалось сделать множество замечательных кадров, так что когда он их обработает, я, наверное, утащу несколько штук сюда. Жуткий деанон, ну да и ётун с ним. Еще нам удалось утащить чек-листы, вот мой (и пропуск тут же).вот мой, заботливо истоптанный милым Шурой. ^^
Итак, это было чудесно. Захватывающе. Невероятно. Это было (и сейчас остается) похоже на сон, я все еще не ужилась с осознанием того, что все это действительно, всамделишно произошло. Впрочем, у меня вообще в последнее время с осознанием происходящего как-то туго. А это значит, что я снова ухожу в себя, и очень глубоко.
Мне сказали, что рыжие — это зло. Мол, им палец — они по локоть. Ну а мне с такими всегда везло — Целиком готовые слопать. Что вы, что вы, я на них не сержусь — Отдаюсь сама без остатка. Только рыжие могут развеять грусть, Только с ними спится так сладко. Пусть хитры, пусть коварны, как сотня лис, Но в душе они одиноки. Не исполнит никто их любой каприз, Не согреет под пледом ноги. Все боятся, что их опалит огнем От горячего сердца рыжих.
Только мне не страшно остаться в нем, Ведь кто любит — тот сможет выжить.
upd: поезда, который отбывает сегодня в 11:05, для меня так и не случилось, эх. В смысле - не случится. Вот почему, в таком случае, появилось все нижеописанное. Боги, какая тавтология.
Мы! — подумал он. — Какое необычное слово! Самое таинственное слово на свете. (Эрих Мария Ремарк)
Волна накатывает внезапно - «поток сознания». Я стою на перроне и гляжу вослед удаляющемуся поезду. Ирреальное, излишне кинематографическое изображение, что немудрено, потому что я никогда в своей жизни не провожала поезда. Разве что однажды провожала перрон, когда поезд увозил меня саму с незнакомыми людьми в незнакомую даль. Это было не так уж и страшно - не более, чем должно быть, когда отправляешься в путешествие длиной в неделю. Ведь на самом деле больно и страшно, когда в неведомое путешествие длиной в бог знает сколько месяцев отправляется кусочек тебя. Кусочек... нас. Я стою на перроне и рыдаю вослед удаляющемуся поезду. Есть только я, станция и торопливо набирающие ход вагоны, и за пределами этого обособленного кусочка реальности не существует более ни единого грамма Вселенной. Вся эта Вселенная покидает меня, когда душу вдруг захлестывает тайфун чистой энергии в виде непонятно откуда взявшихся эмоций. У меня нет режима no frost™, я размораживаюсь моментально, таю и растекаюсь солеными разводами слез по подушкам, которые уже устали от такого обилия болезненной влаги.
*** Надо бы гордиться болью, всякая боль есть память о нашем высоком назначении. (Герман Гессе)
На самом деле, конечно, нет никакого поезда. То есть он будет, но не сейчас. Сейчас меня просто переклинило; такое у меня часто случается, особенно когда нужно что-то выслушать, запомнить, сделать... Но я не считаю это менее важным, чем, скажем, погладить белье. Совсем наоборот, хотя это, разумеется, гораздо менее материально, постоянно, да и вообще понятно человеку, чем те же утюг, простынь и гладильная доска. - вот почему собирался плакать ты, а плачу я - не плачь, сестренка - но мне так грустно вдруг стало - тупо, но ты как будто у меня это все забрал, ибо мне стало легче
*** Ты можешь сколько угодно называться бездушным и кем угодно еще. Я не стану цепляться к словам, все-таки, как бы мы ни понимали друг друга, тебе виднее. Просто, если это будет необходимо, я с радостью поделюсь кусочком своей души. Помни это.
Темные коридоры напряженно молчат. Лишь изредка ночную тишину прерывает судорожный вздох одного из трех холодильников. Четыре утра – время, когда даже самые беспокойные больные смолкают, вымотавшись и подчинившись, наконец, неумолимой руке сна. Бесшумно шагать по одному из коридоров, галерее шаткого спокойствия, воцарившегося на час или, может быть, два. В мутном бледном свете, доносящемся сюда с вечно освещенного сестринского поста, агитирующие проверяться на ВИЧ и гепатит плакаты больше не кричат, а только сонно шепчут. В другой раз сюда привезут послеоперационного больного – отходить от наркоза тяжело, ничего не поделаешь; или у кого-то проснется резкая боль, такая сильная, что самая сильная инъекция поможет далеко не сразу. Тогда еще полчаса по отделению будут разноситься жалобные стоны, ругательства, проклятья… Идти к свету – то есть к посту, который сейчас представляется единственной возможностью погрузиться с головой в книгу – следует неторопливо, аккуратно переступая с пятки на носок и с предельной осторожностью переставляя ноги по скользкому кафелю. Движения неловки, и в любой момент очарование самого лучшего момента ночи может нарушить какая-нибудь обидная несуразность. Допустить этого нельзя: такой шанс выпадает почти что единожды в двадцать четыре часа. Идти к свету, или скорее бесшумно парить, медленно, но верно приближаясь к заветной цели – точно мотылек, но мотылек сонный: обколотый, стало быть, успокоительными, антибиотиками и жаропонижающими. Вот и заветный пост, пустынный сейчас и оттого столь манящий. Замереть, закрыть глаза. В груди просыпается желание сделать что-то глупое – закричать так, чтобы разбудить даже самых беспробудных, или схватить трубку черного телефона и позвонить, скажем, в приемный покой. Передать привет вечно бдящим и пожелать спокойного конца смены. Ничего этого не происходит на самом деле, хотя желание стремительно вырывается из подсознания, обретая глас, волю и, конечно же, силу; оно заявляет о себе с такой уверенностью, что в какой-то момент пробирает страх: а точно ли ничего не было, или же мозг попросту не заметил, как все само по себе произошло?.. Как знать…
Я всегда твердил, что судьба - игра. Что зачем нам рыба, раз есть икра. Что готический стиль победит, как школа, как способность торчать, избежав укола. Я сижу у окна. За окном осина. Я любил немногих. Однако - сильно.
Я считал, что лес - только часть полена. Что зачем вся дева, раз есть колено. Что, устав от поднятой веком пыли, русский глаз отдохнет на эстонском шпиле. Я сижу у окна. Я помыл посуду. Я был счастлив здесь, и уже не буду.
Я писал, что в лампочке - ужас пола. Что любовь, как акт, лишена глагола. Что не знал Эвклид, что, сходя на конус, вещь обретает не ноль, но Хронос. Я сижу у окна. Вспоминаю юность. Улыбнусь порою, порой отплюнусь.
Я сказал, что лист разрушает почку. И что семя, упавши в дурную почву, не дает побега; что луг с поляной есть пример рукоблудья, в Природе данный. Я сижу у окна, обхватив колени, в обществе собственной грузной тени.
Моя песня была лишена мотива, но зато ее хором не спеть. Не диво, что в награду мне за такие речи своих ног никто не кладет на плечи. Я сижу у окна в темноте; как скорый, море гремит за волнистой шторой.
Гражданин второсортной эпохи, гордо признаю я товаром второго сорта свои лучшие мысли и дням грядущим я дарю их как опыт борьбы с удушьем. Я сижу в темноте. И она не хуже в комнате, чем темнота снаружи.
Безумно приятно, когда тебе внезапно звонит и говорит кучу приятностей кто-то родной и очень близкий сердцу. Спасибо тебе, Рыжик <3 хотя мы виделись не так уж и часто, я буду очень по тебе скучать, братишка. Я уже сейчас даже почему-то плачу.
Опять стазис. Опять непроходящее состояние "буэ" и ерундострадание. Режим? Какой режим? Опять безвылазно в комнате, с тремя чашками чая (разного) и печенькой (кто сказал, что сейчас 18:13? Не верю!), с кучкой хлама рядом на столе, до которой сегодня вечером опять не дойдут руки. Или дойдут. Пора заканчивать с неопределенкой и долгами. Пора вновь разобраться в себе и в том, что мне действительно надо, а что неплохо отодвинуть куда-нибудь... далеко.
Итак, я наконец-то составила идеальное расписание. Это подъем в три и до десяти утра - табу на Интернет и компьютер вообще. Этот промежуток времени посвящен книгам и учебным пособиям, неторопливым размышлениям, плавно перетекающим в обрывчатые записи в бумажном дневнике; это время какао и самой приятной в мире прохлады - прохлады рассвета, которую сменяет нежное тепло еще только пробуждающегося солнца. Самое лучшее время суток, в общем. С десяти до двух-трех дня, как правило, продолжается мой «рабочий день». Но поскольку я обладатель счастливой профессии фрилансера, то иногда это время занято и продуктивно, а иногда - вовсе нет. Так или иначе, я все равно просиживаю его за нетбуком, стараясь избегать посиделок в контакте и всякой дряни вроде того - пока что мне хватает дел: впереди еще много работы по зачистке лишнего хлама с нетбука, компьютера и мест в Интернете, где мне доводилось обитать. С двух-трех до шести вечера - самое отвратительное время суток. Самое невдохновленное и апатичное. Единственное полезное, что я могла делать в эти часы по жизни - убираться, поэтому именно на это время отводится ежедневная уборка, а также страдание фигней вроде долгих походов по магазинам с энергичной и подчас агрессивной музыкой в наушниках. К шести я кое-как прихожу в себя, поэтому с шести до восьми вечера я прилежно отписываю на игровом форуме. Записи в дневник нужно тоже стараться делать именно в это время (а не в рабочее или вообще запретное!). С восьми до девяти-десяти ночи (ну для меня-то ночи) - тут уж когда разморит - опять табу на ПК (которое я прямо сейчас нарушаю, да). Оно нужно потому, что шестичасовой режим сна запрещает посиделки за компьютером, но истово рекомендует пробежки, контрастный душ и чтение книг в проветренной комнате. В идеале, это время нужно расширять за счет сдвига «времени ролевого» и сужения «времени беспонтового». Завтра обязательно попробую, даром что работы на выходных не ожидается.
Этот режим нарушается только по субботам-воскресеньям: согласно правилам шестичасового режима сна, один день на неделе нужно отсыпаться - поэтому следует ложиться чуточку раньше, а вставать чуточку позже.
И все бы здорово, вот только это будет исключительно летний и каникулярный режим. Учеба же. Под нее опять нужно будет все перекраивать... но хотя бы месяц наслаждения упорядоченной как надо жизнью мне гарантирован.
Великих нынче - словно блох в ночлежке, куда ни плюнь - великий человек, есть семьи, где по пять великих членов, великие младенцы там пищат, великие к ним ходят почтальоны, великие приносят телеграммы, великие им письма от великих. Какое счастье - быть не в их числе!.. Быть невеликим в невеликом доме, в семействе невеликих человечков, с любовью - не крупнее земляники, с букетом мелких полевых цветов, с малюсенькой звездой в окне вечернем,- я в данный миг подмигиваю ей, насвистывая песенку-малютку.
Семь утра с небольшим. У меня есть самый вкусный в мире салат и полкило какао-порошка, поэтому мне не страшно вступать в неравный бой с пятью статьями по неведомой мне теме. И я приступаю прямо сейчас - сразу после того, как напишу что-нибудь о себе и о том, что произошло в последние несколько суток. Вчера я проснулась в три... дня, а не утра, как обычно, а через полчаса, уже выпрямив непослушные волосы и запихав нетбук в сумку, бежала на собеседование. Мама почти позволила мне быть совсем взрослой и самостоятельной, так что кроме наставлений вроде «позвони до и после, не кривляйся, поменьше улыбайся» между мной и моей потенциальной работой ничего не было.
Когда я вышла из недостроенного здания с ощущением превосходства, то поняла, что мое новое «я» мне безумно нравится.
Сейчас у меня, как всегда, куча ролевых долгов и (внезапно) куча денег, немного больше, чем нужно для покупки моего нового андроидного друга, так что мне сейчас в голову пришло, что неплохо было бы перед антипиратским августом приобрести еще и внешний диск и в последние три дня в экстренном режиме закачать все те двадцать сериалов и сто фильмов, что собираюсь смотреть. Ибо как-то глупо покупать смартфон для того, чтобы смотреть сериалы по дороге в универ, если не будет возможности эти самые сериалы раздобыть...
Мне хочется пахать и пахать. Пора вернуться к строгому почасовому режиму, потому что без него это невозможно. Да здравствует привычное недопонимание между мной и всеми, кто хочет со мной гулять. А я так не хочу гулять в этом противном городе. Но и обижать никого не хочу.
Хочу научиться писать посты в стиле Сорси - быстро и без баттхерта в виде перечитывания с зачисткой от опечаток и всего такого. Нам бы на форум модератора-энтузиаста, вот только энтузиасты нынче - вымирающий вид.
А еще - мне написала Никки! Это значит, что она уже вернулась в Москву. О, как я соскучилась по нашим разговорам, в которых можно раствориться без зазрения совести. Скорее бы разделаться со статьями и зависнуть с ней в аське.
Может быть, мои слова покажутся вам странными, господа социалисты, прогрессисты, гуманисты, но я никогда не забочусь о ближних, никогда не пытаюсь защищать общество, которое меня не защищает и вообще занимается мною только тогда, когда может повредить мне. Если я отказываю и обществу и ближнему в уважении и только сохраняю нейтралитет, они все-таки еще остаются у меня в неоплатном долгу.
Каким бы отвратительным ни было ваше положение, старайтесь не винить в этом внешние силы: историю, государство, начальство, расу, родителей, фазу луны, детство, несвоевременную высадку на горшок и т. д. Меню обширное и скучное, и сами его обширность и скука достаточно оскорбительны, чтобы восстановить разум против пользования им. В момент, когда вы возлагаете вину на что-то, вы подрываете собственную решимость что-нибудь изменить.
Итак, еще одна книга проглочена. То есть не проглочена, на самом деле. Я все еще никак не научусь глотать книги, даже если они т.н. «легкого» жанра.
Я все старалась себя убедить, что повествование нисколько не зацепило меня, что я не нахожу в этой трилогии ничего, кроме ботвы для подростковых почитушек. Но я почти ожидала в то же время, что все закончится вот так - то есть слезами и пятнадцатиминутным ступором с осмыслением, пережевыванием и перевариванием сразу трех книг. Вот так. При всей моей кажущейся жестокосердности не могу заставить себя быть равнодушной к большинству представителей развлекательного жанра, такая уж я поверхностная. Даже не знаю, как помочь себе, сколько дозировать классики и просто чего-нибудь серьезного и умного. Все равно то, что воздействует на примитивные эмоции, продолжит на них воздействовать - это моя слабая сторона. Да и, в общем-то, есть ли смысл пытаться себя ломать? Сложные и «непробивные» люди нынче не в моде. Если это не Бальзаки, конечно.
Spoilers, sweetieМне во время чтения «Catching Fire» нашептали кое-чего, что, конечно, весьма подпортило ожидания. Ненавижу спойлеры. Теперь-то я понимаю, что нашептали мне идиотизм. Ну и в самом деле, как после моей фразы «я не могу не думать о Цинне, не верю в его смерть, скорее бы о нем что-нибудь прояснилось» можно брякнуть мне «ой, мне так не терпится проспойлерить...» Конечно, безосновательно было считать, что сказать мне хотят именно о несчастном стилисте: явно было видно, что человек погружен в себя и свои размышления и сейчас вообще не о том ведет речь. Вот только я буквально до последней страницы ждала, как из-за какого-нибудь угла, образно выражаясь, выскочит Цинна (быть может, с недостающими конечностями) и затем до самой смерти будет снабжать стареющую Сойку непревзойденными работами. Вы не думайте, что из меня получится настолько отвратительный писатель - просто в эти моменты у меня было мироощущение обыкновенного впечатлившегося ребенка. Поэтому конец разочаровал меня тем, чем разочаровать не должен был: тем, что полюбившийся персонаж совершенно неожиданно канул в убийственную (в прямом смысле) пучину сюжетных перипетий и так и не смог из нее выбраться - разве что чисто фигурально, в качестве воспоминаний, чтобы посыпать мне солью с перцем шрамы от ногтей. Зато я не нашла ничего такого, о чем с таким негодованием ныли все, кто ныл. Концовка меня вполне устроила. А чего же вы, право, ожидали? Что Сойка самовыпилится, не выдержав Душевных Мучений™, или что ей, может быть, услужливо помогут негодующие мятежники? Что она, наверное, уйдет в лес с Гейлом - после всего, что случилось, ага? Или окончательно сойдет с ума и доживет свой век безвылазно в Деревне Победителей, станет хэймитчевой собутыльницей? Ну да-а. По мне так концовка - именно та, что нужна. В ней - концентрат безысходности, неизбежно нараставшей все три книги подряд. В ней - верный ответ на вопрос «а что, если». В ней - вовсе не пресловутых хэппи-энд, но трагический конец, присущий всякому уважающему себя главгерою эпохи постромантизма. Да, цивилизация умирает. Да, люди такие твари, что, несмотря на собственное вымирание, позволяют существовать такой дряни, как революции и войны, массовые убийства, потери, кровь, слезы, боль. Да, в сущности - вся эпоха человечества есть одни огромные Голодные игры; только в отличие от своих, так скажем, младших собратьев, они нисколько не гротескны и в полной мере бесконечны, ведь это и есть бытие. И да, усвоив все это до седых прядей, ты будешь вынуждена вернуться в свой дом, который тебе вовсе не дом, и рожать детей, и позволять им танцевать на солнечной поляне, хотя это на самом деле братская могила. Потому что твое личное страдание, каким бы глубоким оно ни было, никогда не сравнится со страданием нации, целого вида - пусть и такого мерзкого, несовершенного, противоречивого. Ты не имеешь права, несмотря на всю свою ненависть, лишать этот вид права на выживание.